Е.Сабуров. Избранное
- Она приехала за мной…
- Зачем же властвовать и задавать вопросы?..
- Бесконечна, безначальна…
- Когда пьешь в одиночку…
- Страшно жить отцеубийце…
- Гори, гори куст…
- Все пределы, все границы…
- Какая прибыль нам от того, что случается с нами?..
- Тот, умевший и умерший…
- Непристойно любить небывалое…
- Пришли взыскавшие карьеры офицеры…
- Режим любви…
- В прогулке полуночной…
- Что поет и грохочет вверху на снежных вершинах?..
- Не видеть, не знать…
- Привязчивый прохожий инвалид…
* * *
Она приехала за мной
туда, где не было меня.
Вперед, любимая, вперед!
Над ней усталый и больной
сморкающийся небосвод
все плакал на исходе дня:
— Вперед, любимая, вперед!
Ребенок попросил, чтоб лук
я смастерить ему помог.
Я выбрал самый длинный сук,
согнул его посредством рук
и чуточку посредством ног,
и, охвативши бечевой
его рога,
я над зеленою травой
незримого искал врага.
Какая жалость и печаль —
меня затягивает даль,
меня заглатывает бред,
она меня не достает.
Вперед, любимая, вперед!
Она плывет за мной вослед.
Вперед, любимая, вперед!
* * *
Зачем же властвовать и задавать вопросы?
Поют скворцы, и пьют вино
у магазина холодным майским утром.
Нам дано
быть мудрыми,
но это мы отбросим.
Зачем же властвовать и мелкой сытой дробью
свой голос насыщать?
Пятиэтажная стена на зелень вдовью
глядит как на тщету душа,
и ах! как хороша
воздушная листва, наполненная свежей кровью.
Чуть мы устали, нас уже забыли.
Сквозь ясное лицо, повернутое вверх,
струится свет,
которого и нет.
Когда хозяйку посещает смерть,
квартира богатеет пылью.
Зачем же властвовать?
Воздушная истома
холодною весной ложится на порог,
взлетела ласточка
и серый свой творог
прислюнила под самой крышей дома.
* * *
Бесконечна, безначальна
ты живешь одна в печали,
мир прошедший пьешь из чашки
потихоньку, понаслышке
и листаешь злые книжки
и заветные бумажки.
Ты пророчишь и хохочешь,
ты хихикаешь и прячешь
столь прославленную пряжу
столь прославленною ночью,
безначальна, бесконечна,
мной прохожим покалечена.
Ведьма, ты скажи, что ведаешь,
злыдня, ты скажи, зачем
желтой постаревшей Ледою
ты, пока я тут обедаю,
виснешь на моем плече
и вообще..?
* * *
Когда пьешь в одиночку
сбегаются все мертвецы,
когда пьешь в одиночку,
будто двигаешь тачку,
ветер поверху низом проходят отцы
когда пьешь в одиночку
сбегаются в точку
* * *
Страшно жить отцеубийце
непослушны руки-брюки
мир как праздник вороват
добр, но как-то очень хитр
тороват, но как-то вбок
страшно жить отцеубийце
все кругом играют в лицах
весь души его клубок.
Ах, кому по полной мере,
а кому ее по пол,
ну, а кто до отчей двери
сам по воле не пошел.
Обернись душа нагая
бесноватая душа
вот такая же шагает
загибается крошась.
* * *
Гори, гори куст
в каменной пустыне.
Лежи, лежи пуст —
пусть сердце остынет.
Не смотри вперед,
не смотри назад —
все наоборот
который раз подряд.
Гори, гори куст,
лежи, лежи пуст
который раз подряд.
* * *
Все пределы, все границы
раздвигаются порой
и во сне поддельно снится
заговор пороховой.
Что есть сон во сне? — Неважно:
он спасен, английский думный,
потому что я отважно
пролетел над бритой клумбой
и проснулся умиленный
в сон пожиже и поближе,
где березка листья клена
на льняную нитку нижет,
обещая сытый рай
на немой его вопрос:
— там я твоя Гая, где ты мой Гай
Фокс.
* * *
Какая прибыль нам от того, что случается с нами?
Трактора на вспашку пошли. Мы сидим глядим.
Вьется траурной галкой над тремя полями,
над двумя буграми и проселком одним
наше сердце, выпущенное поиграть попрыгать,
от парши серебристое на солнце,
а за левым бугром над каменной ригой
из Рязани ведут самолет комсомольцы.
* * *
Тот, умевший и умерший,
и лишенные лица
люди, служащие в смерше
в чине доброго отца,
тот, кто зрел ночного Ульма
несказанные огни,
и конец любви в раздумьи
уплывающей луны —
«Все полно богов», однако
остается атеист
вроде клички, вроде знака,
что какой-то воздух чист.
* * *
Непристойно любить небывалое,
а пристойно и в малом ждать случая
и скрывать до поры это малое
в непрестанной надежде на лучшее.
Это слабых людей и больных
заповедный души уголок —
там садок на придонье возник
и плывет небольшой осьминог.
* * *
Пришли взыскавшие карьеры офицеры
и сели в форменной одежде
вокруг стола. Вверху порхали денежки
и шелестели действуя на нервы.
Пришли потрепанные юностью подруги
ко всем страдающие аллергией,
а их натруженные руки
ах как о многом говорили.
Пришли ах как обкаканные дети
ради которых ходят в магазины
и тащат переполненные сетки
и влезли нашей радости на спины.
Так все пришли и так вот все сидели
как души с высоты сидели и смотрели.
Наброшена на всех была попона
и все просили у меня пардона.
* * *
Режим любви:
названия тоски и одиночества
перемежаются то нежностью, то страстью,
в подставленные дни твои
вливаются разнообразные
растворы ночи.
Глаза раскрыты. Даль живет в тумане
своею жизнью, непонятной сердцу —
там что-то вертится
и убеждается в обмане.
Но мы не так. Мы всем пока довольны.
У нас еще пока
на голоса расписана тоска
и одиночество еще не больно.
Все падает и все взмывает вверх,
как сыплет лепестки и поднимает души
тот ветер, что нам губы сушит,
срывает крыши, покрывает грех.
* * *
В прогулке полуночной
смерть и отрада
и мы.
Какого нам надо
ключица и луночка
в лоне зимы?
Колотится жилка
и небо колотит
над нами.
Осталась от плоти
одна лишь полоска
желанья.
Остались одни на двоих
пережитые, пере-
забытые губы,
как будто бы берег
дешевой любви
безобидно безлюбый.
Огнем прошибают
нестрашные пасти
подъездов.
Какие напасти
еще ожидают
поэзию?
И есть ли поэзия
в том, что мы так
безнадежно
на каждый пустяк
собираемся лезть
под одежду.
В прогулке полуночной
смерть и отрада
и мы.
Какого нам надо
ключица и луночка
в лоне зимы?
* * *
Что поет и грохочет вверху на снежных вершинах?
Атмосферных явлений жизнь продолжается пылко.
Торжество недолгой погоды свершилося.
Хлынули воды на поселок в песке в изобильи.
Из клетушек глядим на дождем убитую пыль.
Над пожарным багром
краснеют столбцы огнетушителей.
Каждый все-таки как-то был
мудрецом,
все потом превращаются в жителей.
* * *
Не видеть, не знать,
локтем не задеть,
а только опять
сидеть и молчать,
молчать и сидеть.
Не узнанным сном
приснится под утро,
плывущим котом
в реке Брахмапутра.
Скормившую груди
супругу — сестру
на розовом блюде
губами сотру.
Порвите с Парвати,
начните плясать,
чтоб эти кровати
не видеть, не знать,
не видеть, не знать,
локтем не задеть,
а только опять
сидеть и молчать,
молчать и сидеть.
* * *
Привязчивый прохожий инвалид
готов бы поделиться с каждым
своею жизнью. Скучно. И однажды
он бросит жить. Его душа болит.
Ему так хочется, чтоб что-то было,
какой-то подвиг видит он во сне,
но мы не устремляем глаз вовне.
Молчим. И уши заложило.
Навязчивая жизнь не развлекает нас,
и это нас не украшает.
Убогий инвалид нам чем-то угрожает
в каком-то будущем, когда-то не сейчас.