Объяснение в любви (А.В.Гребенкин)

Мой родной и любимый Петр Михайлович Ершов.

Говорить и помнить об этом человеке мне стало необходимо с 1973 года. Именно в этом году я впервые познакомился с этим великим учёным и деятелем театра. Это было в далекой Сибири в городе Кемерово, где я учился на третьем курсе у моего первого учителя по режиссуре Геннадия Анисимовича Фомина. Мне всю жизнь везло на учителей! Фомин был первым, кто открыл мне великий и увлекательный мир созданной жизни на сцене, для проповеди изменения жизни в сторону идеального. Он был и остаётся для меня одним из умнейших людей, с которыми мне посчастливилось общаться.
Обнаружить свои способности к актерской игре мне удалось рано, ещё в школьном театре. Потом любовь к художественному чтению привела меня на смотры чтецов, где на любом уровне я всегда был лучшим. Поэтому, поступив в Кемеровский институт культуры, я был твердо уверен в своих способностях и своей исключительности. Завоевать авторитет у юного, самоуверенного нигилиста было не просто. Но Фомин ко второму курсу стал для меня непререкаемым авторитетом. Железная логика, глубина знаний по всем областям театрального искусства покорили меня.
И вот в это время, когда «ученик и учитель нашли друг друга», к нам в институт приезжает из Москвы какой-то, мне тогда совершенно неизвестный, Ершов. Петр Михайлович приехал тогда в Кемерово по приглашению своих бывших учеников -Модестовой Галины Сергеевны и Павленко Александра Дмитриевича, которые работали в Кемеровском институте педагогами на втором курсе. Меня неприятно поразило то, что мой педагог Геннадий Анисимович как-то слишком подобострастно сообщил нам о приезде некоего Ершова и встревожено сказал, что Ершов будет смотреть наш первый курсовой спектакль по пьесе Мольера «Плутни Скапена». Так же Фомин сообщил нам, что Петр Михайлович Ершов ученик Топоркова и Дикого, которые, в свою очередь, являются учениками самого Станиславского. К тому же только что вышла вторая замечательная книга Ершова «Режиссура как практическая психология». Я, правда, тогда не знал и про первую («Технология актерского искусства»), так что название второй меня нисколько не вдохновило и не обрадовало. В институте наступила какая-то предпраздничная суета. Студенты второго курса стали ходить по институту заметно задирая нос, хотя они и раньше вели себя довольно высокомерно – они уже были ершовцы. А мы, третьекурсники, оказались как бы немного брошенными. Перед показом спектакля Ершову, наш Анисимыч дал нам замечательную, как нам показалось, режиссерскую установку на игру. Мы должны были играть актёров театра Мольера, которые разыгрывают в стиле дель артэ его комедию «Плутни Скапена». Мы, что называется, «закусили удила»! И рванули на всю катушку! Помню, что ощущение от игры было явно скверное, в зале стояла тишина… А ведь мы играли комедию! Должны хохотать, а они молчат! Наверное, играют строгих педагогов и сдерживают эмоции, подумал я. Краем глаза я видел в зале, кроме нашего Фомина, ещё какого-то маленького невзрачного человека. Он скептически смотрел на наши потуги и молчал. После спектакля на кафедре было обсуждение, мы с тревогой ждали результата. Пришёл Фомин и сказал, что он был не прав, дав нам ложную усложненную установку игры в игре, и что Ершов очень недоволен нашим кривляньем. Это был ошеломительный провал, по крайней мере для меня, уверенного в своём таланте. И тут Фомин объявляет нам, что он уговорил Петра Михайловича завтра посмотреть наш спектакль ещё раз. И опять дал установку, но, на этот раз, ничего не играть! Главное, как всегда стремитесь органично и продуктивно действовать, добивайтесь своих целей. Ну, что называется, «так бы сразу и сказал», можно и так! И мы на завтра опять рванули! И вот тут зал ожил, я стал получать удовольствие от игры и увлекаться до потери зала. Спасительный смех раздавался где-то вдалеке в дымке игровых грёз. Этот смех потом я вспоминал часто, а этот сорванный голос, тихий и сиплый, стал потом на долгие годы для меня родным и милым. Дело в том, что Петру Михайловичу сделали совсем недавно операцию на связках, и я так никогда и не услышал молодой, звонкий и сильный голос Ершова…
Конечно, наш второй вариант Ершов принял безоговорочно! Он был очень удивлён нашим актёрским преображением. Как рассказывал наш Геннадий Анисимович, Ершов недоумевал, как можно совершенно испорченных актёров за одну репетицию полностью переучить. Вот так произошло знакомство с Ершовым. На следующий день Фомин собрал нас и сказал речь, которая перевернула всю мою творческую жизнь. Он сказал, что три года, что мы проучились, мы оставляем как подготовительный период обучения. Что после встречи с Ершовым он полностью хочет освоить его технологию и начинает с нами занятия как бы с первого курса. Это было что-то! Начались лекции по теории Ершова. Это было сложно! Сложно, но, в то же время, через старание и усилие вдруг всё становилось логично взаимосвязано, обоснованно, выразительно и, самое главное, просто! Мои актёрские способности здесь оказались востребованы в полную силу. Меня вдохновила задача победить технологию и сделать её искусством! Я становился Ершовцем!
К сожалению, в связи с дрязгами на кафедре, нашего Фомина забрали у нас, пришел новый педагог. Я со всей горячностью юношеского максимализма устраивал бунт неповиновения. Меня чуть не выгнали, и я просто решил не ходить на занятия по режиссуре. А так как я был отличник по всем предметам, меня, как ни странно, оставили в покое. Весь четвертый курс я проходил на занятия в молодежную театральную студию ученика Ершова Александра Дмитриевича Павленко. Именно там я осваивал азы театральных приемов и упражнений школы Ершова. Одновременно я сам начал преподавать актерское мастерство в своей студии. В результате в диплом за режиссуру мне поставили четверку, так как я не играл в дипломном спектакле, и через год я уже работал в своём первом театре.
Известно, что любовь всегда определяется выбором. Что выбираешь, то больше любишь. Вот я и отслеживаю свои жизненные выборы, которые предлагала мне жизнь. Организацию своего тетра я уже тогда не представлял без студии и без освоения технологии Ершова. Я раздобыл книги Петра Михайловича «Технология актёрского искусства» и «Режиссура как практическая психология», что сделать было далеко не просто. Первая книга издавалась давно и была редкостью в библиотеках, а вторая, хотя и изданная недавно, уже исчезла из продажи, а в библиотеках её, вероятно, пытливые умы просто «коммуниздили». Я, признаюсь, был одним из тех, кто воровал книги Ершова из библиотек. И, именно потому, довольно быстро у меня они появились как настольные руководства к действию. Читать книги Ершова, скажу я вам, это труд не из лёгких! На первых порах я часто пользовался словарями по философии, политэкономии, по литературоведению, социологии, эстетике. Двигаться приходилось очень медленно, но спешить мне было некуда. Я работал для себя, на радость себе и своим ученикам, и актёрам. Многие мои коллеги актёры и режиссёры, я знаю, не смогли прочесть книги Ершова. Не хватило терпения и мотива. На трёх аккордах на гитаре уже можно играть! Зачем ещё учить ноты и долбить надоевшие гаммы!? У меня, к счастью, мотив был! Мой любимый учитель Геннадий Анисимович Фомин, ученик школы Товстоногова, на моих глазах приклонил голову перед силой этого учения. С первых лекций и занятий я на собственном опыте и опыте своих учеников ощутил силу метода простых физических действий. Моя любовь к точности, простоте и системной целостности знаний полностью отвечала открытиям Петра Михайловича. Это было моё!
Так я занялся самообразованием по книгам Ершова, что продолжаю делать и по сей день. Я благодарен судьбе за то, что мне посчастливилось встретиться с этим замечательным, всеобъемлющим учением, которое отвечает на всё новые и новые вопросы, возникающие у меня к искусству и к жизни.
Вокруг любого крупного деятеля и его учения возникает круг заинтересованных людей. Это всегда довольно сложное сообщество. С одной стороны фанаты и слепые почитатели, с другой — не принимающие и критикующие, ученики и последователи, личные друзья и сподвижники, любимые ученики и родственники, товарищи и друзья, прилипалы и откровенные воришки идей и текстов. Дистанция относительной близости к гению делает людей причастных к нему, тоже «гениальными».
Люди амбициозны, а люди искусства особенно амбициозны, до болезненности. Об этом, по трактовке Ершова, написана комедия Антона Павловича Чехова «Чайка». И люди начинают биться за близость своего места к главе учения. Кто ближе к первоисточнику, тот вроде бы больше и преуспел в этом учении. На практике это часто не так и может быть совсем не так, но борьба за место происходит. От этого в среде сообщества много бывает дрязг, конфликтов. От этого разваливаются школы великих ученых и религиозных деятелей. Ученики и последователи не всегда заняты делом, амбиции часто не дают возможности договориться.
Вот сейчас, набивая этот текст, я тоже нахожусь в этой ситуации борьбы за место около Петра Михайловича. По благосклонной просьбе дочери Ершова Александры Петровны Ершовой я пишу эти строки. Я пишу свои воспоминания и впечатления от Ершова как личности, как учителя, как просто любимого старого человека, дедушки. Хотя дедушкой я не мог бы его назвать и в его преклонном возрасте. Он всегда был человеком подтянутым, энергичным, любопытствующим и пылким. Так вот то, что я знал Петра Михайловича лично и имел счастье учиться у него прямо на квартире в его кабинете, мне очень приятно! Но это, конечно же, совсем не главное! Это не подчеркнёт мою значимость и степень моего «великого» вклада в развитие и распространение его дела. Но оградить себя от этого сладкого желания мне надо, ибо желание сладкое.
Всё дело в том, что сев за написание этих строк, у меня появилась возможность для себя, прежде всего для себя, ещё раз осознать и структурировать тот путь, который я прошел в своём деле рядом с Ершовым. С его текстами, с его причудами и максимализмом, его ясным и одновременно наивно детским умом. Это нужно мне! Возможно, этот текст больше никто и никогда не прочтет, и не важно! Важно, что я его пишу, важно, что я помню Петра Михайловича и стараюсь жить под его присмотром. Я себя под Ершова чищу!.. Мне так повезло в жизни, что есть такие люди, с которыми не расстаешься всю свою жизнь, хотя они и не живут с тобой рядом в одной квартире или городе, или на земле. Потому что они часть нас самих! Поэтому я много пишу о себе, но это и есть о Ершове…
Так получилось, что всю свою творческую жизнь я связан с именем Петра Михайловича Ершова. С его учением, его книгами, его учениками, его родственниками, его уроками. И сейчас, вспоминая это, я опять погружаюсь в это учение, в эту школу, я продолжаю учиться. Помню, как-то, встретив меня в стенах Щукинского училища, я тогда после окончания Щуки был приглашён в ассистентуру на кафедру режиссуры, Альберт Григорьевич Буров, профессор и один из моих наставников, спросил, сколько он ещё будет видеть меня в учениках. И напомнил мне персонажа Чеховского «Вишневого сада» – вечного студента Петю Трофимова. Меня, вероятно, это сравнение должно было огорчить, но нет, оно меня не огорчает и сейчас в мои шестьдесят восемь лет. Да, я вечный студент. Да, я учусь по сей день. То ли потому, что туповат и тяжело идет обучение, то ли потому, что учение очень сложное, всеобъемлющее. Вероятно, и то и так! Но я счастлив, что мне никогда не бывает скучно. Если встает вопрос при поездке в отпуск, какую книгу взять в дорогу, для меня проблемы нет – я беру Ершова! И это ни для кого, кроме меня. Это моё! Такой я и такой мой круг общения. Но я ведь руковожу театром, который, кстати, носит имя Ершова, я руковожу актерско режиссерским курсом в институте имени Ершова, и я пристаю со своей «Ершовской» любовью к актерам и студентам. А им-то это может и не нужно, и вообще это никому не нужно… Сколько раз я слышал от своих коллег режиссеров, что ершовское учение для «головастиков», что оно засушивает педагогический и постановочный процесс. Да, вероятно, у кого-то засушивает. У меня нет!
Как жаль, что талант не всегда является мастером, а мастер не всегда талантлив! Эта известная проблема художественного творчества во все века мучит творцов. Как поймать эту меру золотой пропорции?! Как мне казалось, с талантом у меня всё всегда было хорошо. В первом институте во время репетиций меня посещало настоящее увлечение процессом игры, так что я полностью забывал о зрителе, педагогах и режиссере. Это был настоящий транс, как при занятиях медитацией в йоге. В подтверждение этого, один из педагогов, режиссер Кемеровского драматического театра Изяслав Борисов приглашал меня актером в театр. Потом через несколько лет мой театр «Гистрион» из города Бердска стал одним из лидеров любительских театров страны. Педагог Щуки Андрей Мекке, увидев мои спектакли: «Виктория» по Червинскому и «Две стрелы» по Володину, на лаборатории театров Сибири, был так восхищен, что настоял на моём поступлении в Щукинское училище.
В Щуке я, по словам Александра Михайловича Паламишева, моего педагога по режиссуре, был лидером курса. И после замечательного нашего дипломного спектакля он пригласил меня работать к себе в театр. На выпускном экзамене по речи заведующий кафедрой, услышав меня, так вдохновился моим чтением, что предложил выдать мне второй диплом, как эстрадного чтеца, правда, формально это невозможно было сделать. А через несколько лет мой ученик, студент Славянского института Андрей Лобачевский, которого я готовил к конкурсу, занял первое место и был удостоен отдельного приза зрительских симпатий на межвузовском конкурсе студентов чтецов страны имени Я.М. Смоленского. Что было впервые за историю этого конкурса. Мой педагог Владимир Александрович Эуфер заставил меня поступить в ассистентуру. Три театра, которыми я руководил в Сибири, были известны во всей стране и за рубежом. Это «Гистрион» в Бердске, «Встреча» в Кемеровском университете и муниципальный театр «Осколки» в Томске. Я побывал со спектаклями своих театров на престижных всероссийских фестивалях, зарубежных международных фестивалях в Италии, Норвегии, Австрии, Англии, Германии, Японии, год преподавал в Венесуэле, и везде мои театральные опыты были отмечены положительно. Константин Райкин специально летал со мной в Кемерово, чтобы посмотреть мои спектакли в театре «Встреча» и в результате пригласил меня работать в свой театр. И при любой возможности я всегда говорил, что главная заслуга успеха моих спектаклей — это учение Петра Михайловича Ершова. Его почти никто не знал ни у нас в стране, ни, тем более, за рубежом. И я проводил мастер классы, читал лекции и с радостью и великой благодарностью делился своим Ершовым! Около семи лет я преподавал в Милане. Там до сих пор работают мои ученики, которые, используют учение Ершова. На итальянский язык переведена книга Ершова «Режиссура как практическая психология». Вот закончится карантин в связи с пандемией и я опять поеду читать лекции и проповедовать моего Ершова в Италию.
Я хвастаюсь? Да! Но я хвастаюсь не самоцельно. Это фактология моего жизненного выбора. Я осмысливаю мою жизнь в театре связанную с Ершовым. Все приглашения и заманчивые карьерные предложения в театре я не принимал всегда по одной причине – там мне не дадут заниматься чистым театром и учением Ершова. И я выбирал! Мне нужен был только свой театр, который будет построен на принципах Станиславского и Ершова. У меня были достаточно успешные постановки в различных театрах страны, но каждый раз я видел эту ужасную рутину склок и дрязг, в битве за место в искусстве. Нет! Тратить на это время я не хочу. Виктор Рыжаков, с которым я вместе был в ассистентуре в Щуке, закончил её, и сейчас он режиссер «Современника». А я ушел из Щуки в лабораторию театра к Александре Петровне Ершовой. Просто я другой. Я выбирал Ершова. Он тоже часто уходил. Ушел от пустого прозябания в БДТ, куда привел его Дикий. Ушел из Школы студии МХАТ, ушел из дальневосточного института культуры. Ему там было не по себе, тесновато. Он искал своих!
Более десяти лет я проработал в лаборатории театра Научно-исследовательского института художественного образования РАО под руководством Александры Петровны Ершовой. Изучал школу Ершова, учился у своих коллег Ершовой и Букатова социоигровым подходам в педагогике. Параллельно я продолжал ставить спектакли в различных театрах страны, в своих театрах в Кемерово и Томске. Ездил на фестивали. У нас всё получалось, мы были счастливы, мы были Ершовцы!
В 1994 году мы с коллегами организовали экспериментальный курс при институте и стали мечтать о своём театре. Именно на базе этого курса родился в Учебном Центре «Измайлово» театр «111», который теперь, с согласия Александры Петровны, носит имя нашего учителя Петра Михайловича Ершова.
Это был мой длинный путь к Ершову. Я был представлен Петру Михайловичу и имел возможность ходить к нему в гости и получать незабываемые уроки в его кабинете. Вскоре после моего появления в квартире Ершовых, Александра Петровна как-то завела разговор о том, что у них в письмах к Ершову есть очень интересные открытки от какого-то незнакомого почитателя Петра Михайловича. Ершову было приятно, что какой-то не знакомый с ним лично режиссер присылал ему открытки с поздравлениями к праздникам несколько лет подряд. Я насторожился и попросил показать эти открытки. И какова же была моя радость, когда я узнал свои открытки, которые несколько лет, работая в Бердске, я посылал Ершову, объясняясь в заочной любви к нему! Адрес я выпросил у своего первого учителя Геннадия Анисимовича Фомина, но никак не мог знать, доходят мои послания или нет. Это были настоящие письма «на деревню дедушке»…
Уроки с Петром Михайловичем были для меня подарком и праздником. Мы анализировали драматургию басен Крылова, я тренировал на них элементы техники. Я читал их в разных словесных воздействиях и различных параметрах поведения, меняя трактовку содержания. У меня всё получалось, и после урока мы с Петром Михайловичем немного расслаблялись и хулиганили. Я тогда ещё курил, но пытался бросить, и потому «стрелял» у него папиросы. Ему, в связи с проблемами со связками, тоже нельзя было курить, но мы тайно наслаждались этим великим подарком – перекуром в работе, чтобы поболтать о жизни. Я расспрашивал Петра Михайловича о его детстве, о дворянстве, о его учителе Диком, приводил различные примеры сложностей, которые встречались у меня на репетициях, и мы разбирались как тут можно применить технологию. Я тогда еще числился в ассистентуре Щуки и рассказывал, как многие педагоги, заявляя, что не знакомы с трудами Ершова, на занятиях, в практике используют его термины и технические приёмы. Он к такому воровству видно привык давно и даже с удовольствием принимал это. «Значит верно, потому и используют» — говорил он. Как-то я ему рассказал, как мой педагог из Щуки очень радовался и удивлялся упражнениям, которые я ему прислал в контрольной работе. А упражнения были из школы Ершова, известные четыре входа с различным направлением внимания. Ершов, немного подумав, вдруг неожиданно обратился ко мне. «Вам Александр Владимирович я даю задание! Вам в течении полугода обязательно необходимо стать ректором Щукинского института!» Сказано это было серьезно и даже с оттенком угрозы. Я не мог понять, насколько шутит со мной Ершов, но он не шутил. Как-то отмазавшись, я ушел от него, но на следующем занятии он вспомнил свой наказ и опять стал меня уговаривать занять место ректора института. Да, что-то в этом было у Петра Михайловича от детскости и великого идеализма, но направления его устремлений всегда были связаны с театром и непреклонным желанием подарить людям свои открытия. Он спешил и хватался за любую возможность привлечь людей к своему подарку. Ведь это было впервые в истории человечества созданное целостное учение о человеке и его месте в мироздании. Это был концептуальный прорыв, который открывал человечеству целостное мировоззрение, на его основе миропонимание, затем методологию и на основе всего метод в искусстве театра, который, как мы знаем, является зеркалом природы. Значит, это учение открывало возможность адекватно отражать мир и место человека в нем и вело к росту истинного самосознания и самоисцеления человечества.
Как-то он дал мне задание разобраться с понятием энергии. Это после моих вопросов по теории потребностей. Петр Михайлович мучительно рассуждал о природе силы потребностей. Что это за энергия? Я бросился в библиотеки и в своих лихорадочных поисках дошел до квантовой физики. Стал читать статьи на эту тему и в результате написал доклад Петру Михайловичу о волновой природе материи, об эффекте резонанса частотных характеристик человеческого тела и его энергий, резонанса словесных воздействий, связанных с частотными характеристиками колебаний человеческого голоса и мелодий словесных воздействий, связанных с потребностями личности. Добавил к этому учение йоги о природе энергетических центров и их толкование, как высоты уровня целей потребностей человека, связанных с частотой колебаний волны. Я был вдохновлен доверием, которое оказал мне великий ученый. Я был избран в ассистенты! Петр Михайлович с интересом отнесся к моим изысканиям и просил не прекращать эту мою работу. А через год Петра Михайловича не стало. Мы только набрали наш экспериментальный курс, я мечтал, что Ершов увидит наши результаты и будет курировать обучение. Но наши студенты пришли к великому учителю только на похороны. Но курс жил и стал театром имени Ершова. Во время обучения у нас побывал на занятиях соратник Ершова академик Павел Васильевич Симонов, его дочь, известная актриса Евгения Симонова, известный режиссер и педагог Роман Козак, увлеченный книгами Ершова кинорежиссер Андрей Кончаловский. Имя Петра Михайловича продолжало собирать людей вокруг себя.
Но на одном из показов актерского курса по методу Ершова мне все же удалось быть вместе с Петром Михайловичем. Об этом событии у меня сохранилось единственное фото, где я сижу рядом с Петром Михайловичем, а напротив моя коллега, Тамара Николаевна, как бы сдаёт нам зачет. Мои друзья, Василий Антонович Ярош, ученик Петра Михайловича по Владивостоку, и Тамара Николаевна Лихачева, ученица Александра Дмитриевича Павленко, в последствии организовавшая институт Ершова, открыли частную школу и набрали курс по изучению метода Ершова. Я часто бывал на занятиях этого курса и вот на один из экзаменов был пригашен Петр Михайлович и я. Я тогда уже был вхож в его дом. Мы смотрели этап, который мои коллеги назвали «выход на эмоцию». Выхода, по-моему, не получилось, эмоция во многих этюдах форсировалась и изображалась, но, к моему удивлению, Петр Михайлович очень благосклонно отнесся к результатам показа. Я был наслышан о непримиримости и жесткости суждений Ершова, и вдруг неожиданная мягкость.
Теперь я понимаю, что, вероятно, Петр Михайлович, чувствуя свой уход, из последних сил стремился оставить в своих учениках след открытых им законов, старался вдохновить нас на дальнейшую работу и распространение его учения. Поэтому он щадил молодое самолюбие и радовался малейшим успехам своих последователей. Его школа очень тяжело пробивала себе дорогу. После спора, развернувшегося на страницах журнала «Театр» в шестидесятых годах, он получил в лице Алексея Дмитриевича Попова и Марии Осиповны Кнебель не просто оппонентов, но врагов, имевших большое влияние в театральном искусстве. Я бы сказал, он столкнулся с мафией «Метода действенного анализа». Так ученики и последователи наследия Станиславского боролись за место около Мэтра. С одной стороны «Метод простых физических действий», с другой «Метод действенного анализа». Одним из моих учителей в свое время был известный режиссер и педагог Зиновий Яковлевич Корогодский, у которого я много лет учился в лаборатории режиссеров народных театров. Однажды я даже был удостоен чести приезда лаборатории ко мне в город Бердск, для просмотра и анализа моих спектаклей театра «Гистрион». Так вот, Корогодский был последовательным и страстным сторонником метода действенного анализа. При этом на его занятиях я часто замечал проявление его знания трудов Ершова. Правда, Корогодский не скрывал, что знаком с трудами Ершова. И вот я спросил Ершова про его отношение к этому методу. Петр Михайлович болезненно отнесся к вопросу, но, успокоившись, сказал, что они ставят телегу впереди лошади. Тогда я не стал подробно расспрашивать, что он имел в виду. Теперь я понимаю, что Ершов видел в этом методе положительную педагогическую этюдную суть. Но, не поняв суть самого действия и не овладев нотной грамотой, нельзя было надеяться на внятные результаты «действенного анализа». Если мы не владеем самим материалом, т.е. действием, то как мы будем проводить им анализ? Он еще называл этот метод «Поговорим о действии…».
Так же как-то я спросил его, что он думает о школе переживания Станиславского. И в чем, по его мнению, суть системы Станиславского. Я надеялся на относительно длительный разбор системы, но вдруг услышал очень простое определение всей системы по Ершову: «Да просто действуйте и всё получится». Да именно так! Актёру необходимо, прежде всего, научиться действовать. В этом суть профессии. В этом суть последнего открытия Станиславского «Метода простых физических действий», считал Ершов. Именно разработке этого метода Ершов посвятил всю свою жизнь и все свои труды. Это и есть его теория действий! Он дал театру нотную грамоту, как когда то кто-то предложил ноты в искусстве музыки. Это было огромное открытие в сфере науки о театре.
Как трудно, например, иногда превратить застенчивого артиста в высокомерного персонажа. Можно долго рассказывать ему про предлагаемые обстоятельства и ничего не добиться. Но заставь его просто задрать нос и так некоторое время походить и поговорить, и человек изменится, он станет высокомерен. И так во всем! Как сложно объяснить порой какую-то ситуацию для изменения поведения актёра в нужном направлении, но стоит только найти физическую составляющую действия, как всё упрощается до уровня даже самого туповатого актёра. Стоит только найти физическое проявление борьбы в данном событии, и режиссёру становится очевидно, как надо распределить актеров по мизансценам и какие физические движения к цели они должны совершать, чтобы событие начало происходить. В этой гениальной простоте и есть суть метода простых физических действий. Я стараюсь помнить этот главный урок на каждом занятии, на каждой репетиции: «Надо просто действовать!». Конечно, это не панацея, и сложностей в работе не становится меньше. Но это помогает искать наиболее простые пути к реализации актерской задачи. И ставить для себя высокие задачи в искусстве создания «Жизни человеческого духа».
С тех пор у меня осталось на память несколько вещей Петра Михайловича. Это деревянная наборная папиросница, из которой мы доставали наши тайные «дымовушки», а потом получали нагоняй от Александры Петровны, бронзовая пепельница в виде восточной туфельки с поднятым носиком и кресло, в котором сидел Петр Михайлович, а я с благоговением и трепетом слушал его. Папиросница до сих пор служит на благо педагогики, в ней я храню ненаглядные пособия для работы по бессловесным элементам. Пепельница, слава Богу, больше не востребована, я бросил курить, и она хранится у меня в кабинете, недалеко от портрета Петра Михайловича. Там же в кабинете до сих пор стоит кресло с бирочкой «На этом кресле сидел Петр Михайлович Ершов». А на стене кабинета фотографии моих учителей. Там и подлинная фотография Станиславского с личной подписью, и портрет Алексея Денисовича Дикого, и Василия Осиповича Топоркова, и Павла Васильевича Симонова. Эти фотографии висели в кабинете у Петра Михайловича. Теперь, при знакомстве с театром, каждый мой новый курс института имени Ершова проходит небольшую экскурсию по моему кабинету. Так мы учимся создавать себе компанию для общения и совместного длинного похода в мир искусства и жизни. С кем общаешься, тем и становишься!
Почему же такое великое и необходимое, как минимум для меня и моих единомышленников учение, как теория действий Ершова, до сих пор в театральном мире не получило максимальной поддержки и распространения? С этим вопросом ко мне обращаются ученики в Италии, России, мои коллеги. И я, во-первых, вспоминаю наш курс в Кемерово, когда Фомин покоренный Ершовым, решил учить нас заново. Учиться заново на третьем курсе были готовы в полную силу лишь единицы. Остальные саботировали это решение Фомина. После окончания института работать по методу Ершова ни стал никто из моих однокашников. Ученики Павленко «ершовцы» стали в основном либо актерами, либо администраторами в театре. Правда Тамара Николаевна Лихачева организовала театральный институт имени Ершова. Но успешными режиссерами, сделавшими имя в мире тетра, не стал никто. О чём это говорит? Вероятно о том, что школа метода простых физических действий далеко не для всех приемлема и понятна. Для этого пока необходимы особенные люди, с другими доминантами. Если вспомнить историю, то сам Константин Сергеевич Станиславский в конце своего пути столкнулся с прямым предательством своих лучших актеров и учеников. Умирая, он плакал и призывал к совести собравшихся вокруг него актеров МХАТ, обвиняя их в нежелании учиться и развиваться. А его последнее открытие «метод простых физических действий» многие ученики не приняли, а многие высмеивали, как причуды выжившего из ума старика. Они не хотели переучиваться! А этот странный идеалист старик Станиславский постоянно искал и изобретал что-то новое и продолжал учиться… Во вторых Петр Михайлович был не самым умелым администратором, и собрать вокруг себя сильную боевую команду пропагандистов метода ему не удалось. Он яростно прокладывал новую дорогу сквозь бурелом и завалы рутинного понимания системы Станиславского. Его максимализм зашкаливал и распугивал всех слабо стоящих на ногах. Петр Михайлович в кругу немногочисленных последователей и соратников разрабатывал и апробировал сам метод. Воспитать талантливых демонстраторов метода через талантливые спектакли ему было не время. Лишь планомерная и неустанная работа по распространению его идей, пусть пока не многих, но упертых последователей его теории, позволит расширить круг избранных и понимающих. А среди них родятся те таланты, которые потрясут мир театра своими яркими произведениями и наступит эра Ершова в мире театра! «Ради лучшего живем, милок!» — как говаривал Горьковский мудрец Лука. Когда это случиться знает лишь Бог. Сейчас можно сказать, что усилия Александры Петровны по количеству изданных трудов Петра Михайловича есть тот важный шаг к распространению идей Ершова, и он работает. Книги успешно раскупаются! Всё больше людей театра знакомятся с ними и изучают их. А мы, его ученики педагоги и режиссёры, последователи, вероятно, тот материал для накопления качества, которое перейдет в количество. Поступай как должно, и будь что будет. Надо просто действовать и всё получиться!
Станиславский, Вахтангов, Немирович, Дикий, Мейерхольд, Чехов, Ершов, Эдмонд Кин – это всё где-то далеко в прошлом. Это уже на уровне мифа, легенды. Это как бы было и как бы и не было. Поэтому к нам сегодня живущим это имеет малое отношение. Они-то были гении, им всё просто давалось, а нам всё трудно и нечего сравнивать! Так гибнет преемственность, рвется связь поколений! Это страшное явление в человеческой культуре. Это то, что Гамлет называл «Распалась связь времен. И в этот ад заброшен я, чтоб всё пошло на лад!» Этот Ад всё плотнее наваливается сегодня на нашу страну, на планету. Трещат последние скрепы, и надо вновь и вновь прокладывать пути соединения тех, кто был пред нами, с теми, кто пришел вот только сейчас и совсем мало что понимает в происходящем. Это как в семье, чтобы знать отца и мать, дедов и прадедов. Чтобы знать, куда мы идём и кто мы! Так крепнет род. А мы народ, и мы должны знать своих Учителей. И они такие же близкие и живые, как люди живущие рядом с нами. Вот она Александра Петровна Ершова, вот Геннадий Анисимович Фомин, вот Модестова Галина Сергеевна, Роза Парфирьевна Павленко, Александр Дмитриевич, Тома Дащинская, вот он совсем рядом Геннадий Михайлович Печников, и рядом Петр Михайлович Ершов и его учителя Дикий и Топорков, и оказывается рядом живой и знакомый дедушка Станиславский. И с ними ты можешь говорить так же как со своим еще живым педагогом, друзьями и товарищами. Мы все вместе! Мы в одной лодке! Просто надо действовать и всё получится! Детоньки, любимые и родные, простите меня за упёртость и непримиримую наивность – это я к своим актерам и студентам! Люди добрые, читайте труды великого учителя Петра Михайловича Ершова. Там вы найдете ответы на многие вопросы по профессии и по жизни! С нижайшим поклоном, вечный студент, влюблённый в теорию действий Ершова.

Режиссер, театральный педагог, к.п.н.
Гребенкин Александр Владимирович